Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

Я рассчитывал, что мои слова прозвучат весело и беспечно, но почему-то выдавил их из себя с трудом.

Поднимаясь на крыльцо, я глянул искоса на Карстена, который до сих пор не вымолвил ни слова. На губах у него играла едва заметная улыбка. Улыбка Моны Лизы. Когда Лиззи взялась за дверной молоток и несколько раз громко ударила в дверь, он обернулся ко мне и шепнул на ухо:

— Смотри в оба. Этот обед обещает нам много интересного.

Высокие двери распахнулись, и мы увидели в темной прихожей фигуру человека. Это был господин Пале. В темноте я не мог разглядеть его лицо, но через мгновение он уже стоял на пороге. Его вид поразил меня прежде, чем он успел произнести хоть слово.

Он был большой, коренастый, чуть горбился — такая осанка нередко бывает у пловцов, сильные руки свободно висели вдоль туловища, казалось, каждый мускул подвластен его воле. Особенно примечательным было его лицо — серая, пергаментная кожа туго, как перчатка, обтягивала череп; узкие, бесцветные губы; тонкие, чувственные ноздри. Из-под коротко остриженных седоватых волос нависал над бровями высокий круглый лоб; живые, как у итальянца, глаза светились умом и проницательностью. Именно благодаря глазам лицо его выглядело молодым, хотя я бы затруднился определить его возраст. Ему могло быть лет пятьдесят, шестьдесят, а то и все семьдесят. С приветливой улыбкой он протянул нам руку.

— Весьма рад, что вы приняли наше приглашение. В этой глуши так редко случается видеть у себя цивилизованных людей. Прошу вас, входите. Лиззи, ступай на кухню и займись обедом.

Голос у него был приятный и любезный, он немного грассировал, но при этом в его речи угадывался американский акцент. После того как нас с Моникой представили, все были приглашены в гостиную. Она очень напоминала гостиную в доме Арне: и дом, и интерьер были выдержаны в том же стиле, только масштабы были поменьше. Здесь мы тоже увидели старинную мебель, гравюры, живопись, модели кораблей. Однако в убранстве пасторского дома было больше строгости, тогда как Каперская усадьба была перенасыщена роскошью.

Пале разлил коктейль в небольшие изящные бокалы. Из шейкера текла густая жидкость цвета смарагда.

— Этот напиток следует пить с трепетом, — улыбнулся он. — Коктейль содержит настоящий португальский абсент.

— Неужели пасторы пьют абсент? — спросил Арне. — Я считал это делом далекого прошлого, как и греховные времена папства.

— Прошу вас, не называйте меня пастором, — дружески попросил Пале. — Я давно избрал другой путь. Мое служение Господу выражается теперь иначе. Вам, наверное, известно, что в меру своих скромных способностей я занимаюсь культурно-историческими исследованиями. Меня интересует весьма необычная и мало кому знакомая область истории культуры, а именно — сатанизм. Собственно, это можно расценивать как логическое продолжение моих богословских занятий: если хочешь служить добру, надо прежде всего исследовать зло. Я пишу небольшую работу на эту тему.

Карстен оторвался от коктейля, у него на лице было написано любопытство.

— И какими же источниками вы пользуетесь? — спросил он.

— Источники, дорогой Карстен, самые разные, но не оккультные. Я собираю все сведения, на которые мне удается набрести. Изучаю старинные предания, рассказы о ведьмах, которые еще бытуют в сознании невежественных и суеверных людей. Я работаю примерно в том же направлении, что и фольклористы Асбьернсен и Му. Возможно, вы обратили внимание на человека, который вышел от меня перед самым вашим приездом. Его зовут Рейн, он является для меня бесценным источником. Голова Рейна набита всяческими историями. У крестьян и рыбаков бывает иногда феноменальная память на рассказы о привидениях и прочих ужасах, эти притчи кочуют из поколения в поколение, обрастая новыми подробностями. Раза два в неделю я беседую с Рейном, и результат всегда превосходит мои ожидания, он настоящий кладезь для фольклориста.

— Нисколько не сомневаюсь, что он превосходный эксперт по народной мифологии, — вмешался я. — Он так напугал нашу лошадь, что я с трудом справился с ней.

— Правда? Вполне возможно, он человек странный и большой нежности к животным не питает. Между нами говоря, он немного не в себе, что не редкость в таких забытых Богом краях. Моей жене он тоже, кстати, не нравится. Но на самом деле он совершенно безобидный… А вот и Лиззи зовет нас к столу, прошу вас! Допивайте, фрёкен Моника, допивайте, господа. Этот коктейль — настоящий старинный колдовской напиток, без него невозможна беседа на оккультные темы.

Пале, безусловно, был прав: напиток был колдовской. Я почувствовал странное опьянение после первого же бокала, во мне как бы звучала тихая неуловимая музыка, а когда я встал, мне вдруг показалось, что у меня по жилам течет зеленая кровь — жидкий смарагд. Хозяйка поставила на стол дымящуюся суповую миску, мы расположились вокруг нее.

Лиззи оказалась первоклассной кухаркой. И суп из аспарагуса, и жареная баранина, и миндальное мороженое были сродни яствам магометанского рая. Что касается Пале, он проявил себя обходительным хозяином и умело поддерживал интересную беседу на любую тему: с Моникой он обсуждал современный роман, с Арне и со мной — перспективы превращения Каперской усадьбы в курорт, Карстену ненавязчиво подсказал сюжет для нового детективного романа. Правда, мне показалось, что к своей жене Пале относится как бы свысока: он почти не обращался к Лиззи, разве что отдавал короткие распоряжения, словно она была его служанкой. Она же со своей стороны безоговорочно подчинялась ему, мгновенно исполняя все его приказы, и не отрываясь следила за его губами, когда он говорил своим вкрадчивым, тягучим голосом, и при этом взгляд у нее иногда был такой, как будто она находится в трансе. Я сидел и думал, что, в сущности, это очень странный брак, и у меня не укладывалось в голове, почему он был заключен так быстро.

Когда был подан кофе с ликером и мужчины закурили сигары, я взял на себя смелость предложить новую тему для разговора, тему, которая, по моему мнению, долго витала в воздухе. Побудило меня к этому обычное любопытство. Я обратился к Пале:

— Раз уж вы пишете работу о древних верованиях, суевериях, чертовщине и прочих подобных вещах, вы, наверно, посвятите одну главу и преданию о капере?

Пале утвердительно кивнул.

— Разумеется. Именно над этой главой я сейчас и работаю. Чрезвычайно интересная тема. Обстановка для такой работы у меня самая благоприятная — мой дом, как вам известно, принадлежал Йёргену Улю, сатанинскому пастору-каперу. Большинство вещей, которые вы здесь видите, принадлежало ему, старому самодуру…

— А что-нибудь о нем самом известно? — спросила Моника.

— Кое-что известно. Я, например, собрал о нем довольно большой материал, в пору написать его биографию. Несколько лет он был местным пастором, но вскоре ему пришлось бежать в море вместе с Корпом — стало известно, что он хотел организовать в приходе настоящую сатанинскую секту. Предполагалось, что в нее войдет тридцать человек, преимущественно женщины. Среди этих женщин была молоденькая дочь лиллесаннского купца. После одной мессы, устроенной здесь, в этом доме, и скорее напоминавшей оргию, она не выдержала и все рассказала властям.

— Это звучит неубедительно, — вмешался Арне. — Сатанинская секта здесь, среди таких неискушенных и богобоязненных людей?

— Не так уж это и невероятно, как вам кажется. Вы правы в том смысле, что в этих краях темные религиозно-мистические представления наложили свою печать на все живое. Люди живут под сенью строгого и неумолимо карающего Иеговы. Но именно там, где религия существует в наиболее непримиримой и дремучей форме, развивается самая благоприятная почва для сатанизма. Сатану ждут как освободителя, он пробуждает все самое темное, что есть в человеке, все сдерживаемые страсти и подавляемые пороки. Любой культ сатаны служит разжиганию в людях животных инстинктов.

Между прочим, этот Йерген Уль был натурой незаурядной. Образование он получил в Европе и ученостью мог поспорить с любым старым иезуитом. Очевидно, именно его ученость сочли опасной и дали ему приход в столь отдаленном районе. По натуре Йёрген Уль был бунтарь. Во Франции он познакомился с современными идеями. Которые опрокинули все его старые представления о Боге. Жить совсем, без религии он, однако, не мог и потому обратился к миру тьмы. И у тьмы тоже есть боги. Неуемный нрав Уля и его неограниченная власть над женщинами привели к тому, что он стал сатанинским пастором в полном смысле этого слова. Теперь он с ненавистью ниспровергал все, во что верил прежде. Говорят, он велел вытатуировать у себя на подошвах обеих ног по кресту, чтобы каждым своим шагом попирать христианский символ.